Мне нужно позвонить. Это очень-очень срочно“. — Юля действительно выглядела весьма озабоченной. До ее собственного кабинета оставалось метров двадцать ходу, но, очевидно, звонок совсем не терпел отлагательств или она не хотела, чтобы его свидетелями стали милые доброжелательные коллеги. Я кивнул на телефон.”Ксения! Это Юля, — вполне заговорщически произнесла Юля. —
Это правда?“Вот оно что! Оказывается, проходя по центральному холлу, Юля услышала, как девушки из Harper`s Bazaar обсуждали закрытую распродажу в ЦУМе, на пятом этаже, за детской секцией. И потребовалось срочно выяснить, отчего столь существенная информация о мироздании не была доведена до ее ушей в срок. Выяснилось, что все не так плохо — распродажа была не закрытая, для своих, а общественно доступная. Просто вещи со скидкой более 50 процентов решили закинуть подальше от покупательских глаз: чтобы не избаловать. Я это хорошо понимаю: при продаже вещи с 50-процентной скидкой цена на нее приближается к цене той же вещи в Европе без скидки — таким опасным инструментом нельзя злоупотреблять. Но два раза в год приходится. Для нас, покупателей, это время радостного оживления, для продавцов — печальных хлопот.
Однако далеко не все покупатели согласятся со мной. Скажем, моя подруга N, юная жительница Рублевки с большими возможностями, уверена, что “на сейлы ходят только бомжи”. Ее, конечно, извиняет то неотменяемое обстоятельство, что бомжей она никогда не видела, но все же. Модные журналы по отношению к распродажам тоже занимают позицию крайнего лицемерия. Работницы глянца, со страниц своих “подиумов” призывающие скупать свежепривезенные коллекции едва ли не оптом, потому что, по их мнению, “наших размеров к распродаже не останется”, сами отовариваются на тех самых закрытых распродажах. Информация о которых и в самом деле тщательно скрывается, и это единственный стоящий секрет, который может раскрыть глянцевая пресса. Кстати, о размерах: мой приятель считает, что как раз хорошие вещи до распродажи доживают всегда — люди, готовые заплатить за пиджак Kenzo $2500, обычно покупают самые расхожие, неинтересные образцы.
Я, пожалуй, с ним солидарен.
С другой стороны, распродажу не надо все-таки превращать в свинарник. Помню, в апреле прошлого года заглянув за очередной порцией “Ямомото” в “Модный подвал”, я застал там натуральную Ходынку. В кассу стояла толпа из плохо одетых и невкусно пахнувших людей, занимавших и перезанимавших очередь, приводивших родственников и знакомых и жутко ругавшихся меж собой. Тетка в драповом пальто говорила какому-то бесформенному существу, наверное, дочери: “Ты Диору-то набери побольше — Диора всегда первым расхватывают”. Все-таки скидка в 80 процентов делает распродажу чрезмерно демократичной и важное мероприятие превращается в фарс.
Есть у меня еще одно воспоминание, напрямую с распродажей не связанное, но имеющее к ней отношение. Действие разворачивается в кафе Центрального дома художника во время Московского антикварного салона. За пластиковым столом сидит благообразный господин в самом расцвете сил.
У него, как и положено антиквару, вызывающие доверие голубые глаза, бородка и привычка пить Hennessy X. O., закусывая яйцом под майонезом. Каждые две минуты его отрывают от обеда девушки-помощницы — они передают предложения покупателей. “Шишкина за двести не отдам, — говорит антиквар. — Перебьются. Предложи им Айвозу за 180”, “Верещагина за восемьсот? Ну я же не Андерсен”. — И дальше в таком высоком духе. И вот я смотрю с восхищением на этого человека, так просто обходящегося со сложными вещами, и думаю: что-то не складывается в его образе, есть какая-то деталь, мешающая мне верить в его величие. Но что? И вдруг понимаю: на подошве его лаковых штиблет (а сидит он нога на ногу, антиквары всегда так сидят) пять ценников с перечеркнутыми цифрами. То есть вещь уценивалась четыре раза, прежде чем наш герой нашел в себе мужество купить ее. Я мысленно улыбнулся, расплатился и ушел, размышляя о том, какие мы, люди, все-таки одинаковые.
Автор — главный редактор газеты “На Рублевке”
Эдуард Дорожкин
Vedomosti.ru